Ночной воздух звенит и вибрирует от заполнивших всё пространство между небом и землей, стрекочущих песен сверчков. Кажется, что тысячи крошечных регулировщиков вышли на крошечные перекрестки, и дуют, дуют в хрустальные свисточки. Тррр-тррр-тррр…

Восхищенные звезды спустились с небес пониже, чтобы разглядеть в траве невидимых певцов.

Если долго смотреть вверх, то чудится, что звон идет оттуда, из глубин Вселенной, и что каждая звезда, словно серебряный колокольчик, звенит нежно и ласково.

Любопытная луна, приподняв край черного занавеса, выглядывает из-за небесных кулис желтым глазом, словно кошка из-за угла.

Ничто не движется, спят звуки и краски, только сквозь сверчковый звон слышно как где-то далеко-далеко, может в Африке, а может на другой планете, шепотом лают собаки.

В такую ночь не спится. Сижу на теплом крыльце, засунув ноги под мохнатый Дусин бок. Евдокия задумчиво шарит в ухе задней ногой и, время от времени, размашисто зевает.

Иногда со стороны сада доносится глухой стук – это падают переспевшие груши. Хорошо бы сейчас впиться зубами в душистый грушевый бок – думаю я. Но – лень вставать.

– Дусь, сходи, принеси грушу – пытаюсь решить свою проблему за чужой счет.

– Я не люблю груши – говорит Дуся, зевнув мне в лицо.

– Я не прошу тебя их любить. Принеси, чтобы съесть.

– Я не ем груш – зевает Евдокия в сторону сада.

– Я тоже не ем куриные лапы, однако, приношу тебе их из магазина – выдвигаю убедительный, как мне кажется, аргумент.

Молчим. Смотрим с укором (я) и зеваем (она). Потом Дуся встает и уходит в сад. А я остаюсь – в предвкушении.

Евдокии нет довольно долго. Мои босые ноги успевают охладеть и покрыться мурашками, прежде чем возвращается обладательница теплых боков, под коими можно согреться.

Рядом со мной на ступеньку Дуся выкладывает маленького замусоленного мыша, которого, при наличии даже самой буйной фантазии, нельзя принять за грушу.

– Вот, пойду завтра в магазин, и принесу тебе оттуда банку горчицы – мстительно говорю я.

– Извини, – виноватится Дуся, – груши, когда падают на землю, разбиваются вдребезги, а от той размазни, что лежит в траве, меня тошнит. Но, если очень надо, я принесу, хочешь? – заглядывает она мне в глаза.

– Да, ладно, – говорю, – я пошутила насчет горчицы, не переживай. Пойдем-ка лучше спать, не сидеть же нам здесь до утра.

– Это правильно – шепчет нам вслед луна. Сворачивается клубочком за ближайшим облаком, закрывает свой желтый глаз и засыпает.

Ночь. Покой. Август.
(с) Людмила Старцева